Думаю, никто не станет спорить с тем, что лучший памятник писателю - его произведения, а лучшая награда - их злободневность. Все произведения Всеволода Анисимовича заслуживают того, чтобы прочесть их внимательно и вдумчиво (обязательно держа в голове то, чем закончилась история того общества, которое в них изображено), но есть среди них одно, заслуживающее особого внимания, - именно в силу того, что там, на первый взгляд, всё ясно. "Чего же ты хочешь?" или, скажем, "Журбины" просто-таки сами просят, чтобы там поискали глубинные смыслы, - а вот в "Секретаре обкома", казалось бы, всё понятно: произошли крайне неприятные события, которые никак нельзя было утаить от простых советских тружеников (потому как видимая часть событий происходила, в самом прямом смысле этих слов, на глазах у всей страны), "партийно-хозяйственному активу" надо было как-то объясняться... по "Секретарю обкома" даже фильм сняли:
Экранизация, кстати, неплоха, - в частности, на удивление удачен подбор актёров, - разве что сцен курения многовато... и все "боковушки", придававшие романному повествованию объёмность, были безжалостно вырезаны. Учитывая, что в работе над сценарием фильма принимал участие сам Всеволод Анисимович, могу предположить, что означенная "резня" происходила при его непосредственном участии. Возможно, для обслуживания потребностей (какого-никакого) социалистического строительства их даже и следовало резать именно так. В конце концов, однако, контрреволюционные силы в Советском Союзе взяли верх, сам Советский Союз был уничтожен, а для обслуживания потребностей революционной борьбы против восстановленного буржуазного строя "боковушки" могут оказаться более полезны, чем основное повествование.
Что-то я, однако, разговорился. Пора уже дать слово самому Всеволоду Анисимовичу.
Нарочно не буду пересказывать и разъяснять контекст, - произведения Кочетова, повторюсь, заслуживают того, чтобы читать их вдумчиво и внимательно, от начала и до конца. Замечу лишь, что глядя на нынешнее левое движение, на присущую многим его представителям поэтичную мечтательность и на то, в каком направлении их ориентирует (умело, без "лишней" навязчивости) буржуазная пропаганда, - я не могу отделаться от мысли, что разведчиком современности Кочетова соратники называли отнюдь не из лести.Как бы подтверждая его опасения, следом за Остроженским позвонил заместитель Баксанова поэт Залесский и сказал, что в пятницу состоится заседание правления, на котором ему, Птушкову, надлежит присутствовать, дело касается его. В чем заключается дело, Залесский по телефону рассказывать не будет, но дело неприятное; Птушков, надо полагать, о нем догадывается и пусть поразмышляет до пятницы, определит свои идейно-творческие позиции.
— Так, так!.. — сказал Птушков, бросая трубку. — Вот оно! Начинается. Карающая Десница! Быстро отреагировали.
Ни в какую пятницу он никуда не поедет! На черта ему эта пятница? Спасибо. Ну, а что же делать? Очень просто, что делать. Он заболеет.
Отправился домой, лег в постель. Два дня лежал, отказываясь от еды, только пил и пил квас, брусничник, чай. Приезжал врач из амбулатории, слушал легкие, ставил градусник. Сказал, что температуры нет, но это ничего не значит, появился бестемпературный грипп, который дает серьезные осложнения, надо полежать до полного восстановления сил. Наталья Фадеевна и Светлана ухаживали за ним попеременно. Заходил председатель Соломита, забегала Настя Белкина, приходили девчата и ребята из самодеятельности; заглядывали даже собутыльники, уговаривали выпить стакашку с перцем — как рукой смахнет этого холодного гриппа.
Пятница тем временем неотвратимо приближалась. Оставаясь один, Птушков думал только о ней, о ней, об этой чертовой пятнице. И не хотелось бы думать, а думалось; и вообще обо всем Старгороде бы не думал. Совсем о другом были думы. Пусть бы жил он здесь, в этом домике, любил бы Наталью Фадеевну, Наташу, спокойную, уверенную в том, что справедливость непобедима, убежденную, что доброе в человеке выше злого. Может быть, и она бы его полюбила. Она бы укрыла его от всех бед, защитила, заслонила собой.
Но нет, это невозможно, невозможно. Это глупые мечты поэта. А реальность… Реальность — пятница.